Покаяние

     


Гоша сидел на кухне и пил из гранёного стакана холодную воду из-под крана. Его мучила жажда, внутри всё дрожало, руки тряслись, а в голову, будто кол вогнали и покачивали его там. Мысли путались, пытался вспомнить, что было вчера, но события прошлого вечера ускользали из воспоминаний.
С утра был на работе, потом на халтуре, а затем встретил Вовку и Игорька, но прежде того повстречался с тестем, Виктором Александровичем, который стоял на углу Марата и Колокольной у вывески "Шампанское и вина в разлив". Шляпа набекрень, лицо пунцового цвета, руки растопырены и потрясая ими, он что-то доказывал стоящему рядом тщедушному мужичонке, опиравшемуся на трость. Но тут, увидев Гошу на другой стороне улицы, он, призывно взмахнув рукой, закричал: "Родственник! Дай рупь!" Гоша, не останавливаясь, похлопал себя по карманам и развёл руками. Тесть с досадой сплюнул, и отвернулся, чтобы взять сигарету из пачки, которую ему любезно предложил его собеседник.
Вроде бы ничего особого не произошло, но настроение испортилось. Нет, не то чтобы из-за Виктора Александровича. Мужик не злобный, и с юмором, а подумалось – «Ну вот и я скоро стану таким, а потом буду стоять с тросточкой, как тот тщедушный Лёха», имя которого вспомнилось Гоше в связи с недавним заявлением тестя, что, дескать, Лёха скоро пильнёт, так как уже ходит с палочкой; ноги не слушаются. Дать дуба, склеить ласты, скопытиться, пильнуть, это те молодецкие словечки и прозвища которыми люди пьющие пытались вступить запанибрата со смертью, показывая тем, что всё им нипочём и не боятся они её. И вот теперь Гоша явно осознал, что не так много времени пройдёт как и он пильнёт и склеит ласты или как там ещё!? Потому, когда Вовка и Игорёк предложили войти в долю он молча достал 80 копеек. Они с сомнением посмотрели на него, он пожал плечами - нет больше ничего! Ладно, пошли. Взяли в Гастрономе Портвейн. Ему налили стакан, и это было началом. Поступающая в организм отрава заставляет мозг сильно напрягаться, выискивая способы поддерживать градус и По-возможности, неуклонно повышать его.
И поскольку между Московским и Витебским вокзалами он знал многих и многие знали его, то остаток дня прошёл в различных встречах, визитах и вычислениях: у кого зарплата, кто в запое, и у кого можно занять. Кому-то срочно нужно продать черно-белый телевизор, комиссионные с продажи идут на бутылку, кто-то нашёл паспорт под скамейкой в сквере, прописан в Московском районе. Ну что-ж, едем на другой конец города где радостный владелец паспорта наливает портвейн щедрой рукой таким отзывчивым парням, что принесли ему потерянный документ прямо домой. Много есть способов раздобыть небольшую сумму денег, на которые можно купить портвейн, самый доступный алкогольный напиток 80-х годов. В общем, как пришёл домой, он не помнил, и теперь, сидя в коммуналке, на кухне, пытался вспомнить, не натворил ли чего По-пьянке.
Три года назад, они с женой и дочкой съехали от её родителей в предоставленную Исполкомом Куйбышевского Района комнату в коммуналке, которая была дана им на время, до подхода очереди. Комната была тёмная. Из единственного окна видно было только стену соседнего дома метрах в десяти. Небо можно было увидеть, только если прислониться щекой к стеклу и смотреть прямо вверх. Но он был рад и тому, потому что жить с родителями жены стало невыносимо. Там шли постоянные ожесточённые баталии за сферы влияния между тёщей и её матерью, бабушкой супруги, к которым подключилась и его жена после вступления в брак. Тесть, Виктор Александрович, спасался у своей тёти, старой блокадницы, которая жила на Марата, почти напротив Колокольной, ближе к Невскому. У Гоши родственников не было, негде было скрыться, и ему волей-неволей приходилось видеть и слышать весь этот ужас.
Следствием этих скандалов и драк, стали ночные истерики у их 3-х летней дочери, а потом и сильное заикание. Поняв, что нужно спасать ребёнка он отвёз её к своей матери на Кавказ, где она прожила в тишине и покое 6 месяцев. За эти 6 месяцев ему удалось невозможное - выбить комнату до подхода очереди в маневренном фонде и перевезти туда, их с женой, нехитрый скарб. Взяв билет на самолёт, он улетел на Кавказ, за своей доченькой, по которой очень скучал всё это время.
Молитвы бабушки, тишина, мир и покой, царящие в доме, сделали чудо. Девочка перестала заикаться и стала крепко спать по ночам. Когда Георгий привёз её в Ленинград, это был совсем другой ребёнок. Спокойный, приветливый, и в то же время, очень подвижный.
Мысли вновь вернулись к событиям прошлого вечера. Вроде - бы кто-то привёл его. Он смутно помнил тусклый свет на лестнице, злое лицо жены и свои старания сохранить равновесие. Больше ничего. Хлопнула входная дверь. Кто-то пришёл. Кто бы это мог быть? По идее все соседи на работе. Жена тоже, дочка в садике. Он повернул голову, его замутило, глубоко вздохнув, он приподнялся со стула и увидел жену, входящую на кухню. "В общем, так" - сказал она, глядя на него как-то отстранённо. "У меня задержка. Сходила к гинекологу, всё подтвердилось, но рожать от алкаша я не буду. Мне не нужны дети - уроды!" Гоша плюхнулся снова на стул, во рту пересохло, глаза заволокла какая-то серая пелена, в висках стучало и бухало. "Всё, иду на аборт!" - сухо сказала она, Гоша ловил воздух, в груди что-то давило - "Ну что молчишь, скотина!" - заорала жена."Что я могу сказать?" - просипел он "Делай как знаешь!" Она сузила глаза, и с ненавистью посмотрела на него - "Так я и думала, тебе сто раз на меня наплевать, только и думаешь как бы где нажраться! Пьянь!"
В конце недели, вернувшись с работы, он увидел жену, лежащую на диване, укутанную в два одеяла. Её трясло. Когда он спросил, что случилось? - она посмотрела на него, лихорадочно блестевшими чёрными глазами, и молча, отвернулась. Он подошёл к окну, отодвинул занавеску и тупо уставился в глухую стену напротив - из-за спины прозвучал тихий, ненавидящий голос: "Никогда тебе этого не забуду! Никогда не прощу! Они там относились ко мне как к последней твари! Ненавижу!!!"
Всё это очень повлияло на Гошу, если раньше он выпивал время от времени, то теперь стал пить регулярно. А напившись, частенько оставался ночевать в подсобке при котельной, в которой работал по совместительству. Начальник был не против всегда иметь под рукой человека способного устранить любую неисправность в его обветшалом хозяйстве. Поэтому он всячески способствовал благоустройству Гошиного быта, поставил топчан, выдал одеяло и подушку, а также кое какую посуду, электрическую плитку и кипятильник, который Гоша опускал в литровую банку, чтобы заварить себе чаю.
Днём времени на размышления не оставалось, к вечеру он обычно был в стельку пьян, а вот ночью, проснувшись и мучаясь головной болью и сухостью во рту, он целыми часами лежал и размышлял о жизни, о себе, о своих отношениях с женой и вообще, о перспективах на будущее. А перспектив не было никаких. Да он никогда и не заглядывал далеко в будущее и не строил никаких планов дальше, чем на следующий день.
С недавних пор у Гоши вдруг откуда-то появилось стойкое убеждение, что он должен умереть в 35 лет, и чем ближе была эта дата, тем больше у него росла уверенность, что это непременно случится. Поэтому он и не строил никаких планов на будущее, но постепенно стал подводить итоги своей, такой несуразной, и бестолковой жизни. Стал раскладывать события по полочкам, стал делить их на главные и неглавные. И получилось, что главные, так сказать, поворотные события, происходили в его жизни с регулярностью в семь лет.
До семи лет, сколько он помнил себя, по воскресеньям, родители водили его в собрание, где он терпеливо скучал на деревянной лавке, сидя рядом с папой, или мамой, иногда с бабушкой. По хорошей погоде, его выпускали побегать на улицу, возле Молитвенного Дома. Дом был такой же как и все остальные дома на улице, но отличался тем, что над входом висела табличка "Дом Молитвы Евангельских Христиан Баптистов". На соседней улице находился Городской Хлебозавод, от которого всегда очень вкусно пахло свежеиспеченным хлебом. Жорику нравился этот запах, нравилось бегать с приятелями наперегонки и рубиться на прутиках, как на шпагах. Детство его было счастливым и безоблачным, он рос без забот и печалей, согретый любовью родителей и всей дружной и многочисленной родни, которая проживала вместе с ним в одном доме. Дом был большой со множеством комнат, кухонь и веранд, к дому принадлежал большой двор, в котором росли многочисленные фруктовые деревья и цветы, в конце участка был огород. Часть двора возле дома была заплетена виноградом, дающим такую приятную тень жарким летним днём. Детство! Пожалуй, это было самое прекрасное время в его жизни!
В семь лет ему купили школьную форму, портфель, и 1-го Сентября он отправился в школу. С этого времени его почему-то перестали брать в собрание. И теперь по Воскресеньям он скучал во дворе, ожидая возвращения родителей из Церкви, чтобы получить разрешение выйти на улицу к друзьям. Как узнал он позже, его перестали брать на Богослужения, из-за распоряжения властей, запрещавших до совершеннолетия присутствие детей на Богослужениях. Бывали случаи, что детей, которых всё же водили по Воскресеньям в Собрание, забирали у родителей и отправляли в Детский Дом. В те времена, а это была, так называемая "Хрущёвская Оттепель", произошло великое разделение в среде верующих. Тех, которые приняли постановления властей о всех запретах, оставили в покое до поры, до времени, а вот тех, которые отказались подчиняться, вышли из Церкви и стали собираться по домам, разбившись на небольшие группы, ловили, штрафовали, сажали в тюрьмы, отбирали детей и много ещё всяких неприятностей случалось с этими людьми, которые захотели устроить свою жизнь в меру понимая того, что есть истинное благочестие? Отец Георгия сразу же ушёл из Церкви, а мама осталась, и теперь ходила в собрание с дедушкой и бабушкой. Только теперь Георгий стал понимать, как так произошло, что родители разошлись во мнении по вопросу разделения. Жили то они ведь в доме у родителей мамы, а папа постоянно был на работе. Он был шофёром и часто приходил домой поздно вечером, чтобы утром вновь отправиться в рейс. Мама больше общалась с родителями, чем с мужем и естественно они оказывали на неё большее влияние, чем муж. Вот так и получилось, что постепенно его родители стали отдаляться друг от друга, потом отца выслали в Среднюю Азию за религиозную пропаганду, а мама осталась с родителями. Раз в год мама навещала отца. Иногда брала с собой детей: Жорика, Алевтину и маленького Вовку. Сначала ехали на поезде, потом в Баку пересаживались на громадный морской паром, плыли через море и потом ещё поездом уже по пустыне, где из жёлтого песка торчали буровые вышки и неспешно шли верблюды. Потом эти поездки прекратились совсем.
В 14 лет Георгий вдруг стал задумываться о смерти, особенно после одного случая, когда вместе с бабушкой попал на похороны молодой женщины, умершей от Рака, которая тоже была верующей, как и бабушка. В детстве Жорику нравилось ходить с бабушкой на похороны её подруг и сверстниц. Было интересно ехать на машине на кладбище, потом гулять по кладбищу и рассматривать всякие обелиски и кресты. А потом, самое главное - поминки! Жорику очень нравились эти трапезы за длинными столами. А еда! Всё было таким вкусным, вкуснее, чем дома, у мамы.
Став большим, он уже отказывался ходить с бабушкой хоронить её подружек, а тут, то ли любопытство, то ли детские воспоминание, то ли желание вспомнить вкус поминального обеда, неизвестно что? побудило его согласиться идти с бабушкой на похороны.
Там было много народа. Гроб стоял во дворе частного дома вокруг расположились родственники, знакомые и соседи. Запел церковный хор, и Жорик сразу же вспомнил детство, аромат свежеиспечённого хлеба, что навевал тёплый ветерок с Хлебозавода на соседней улице, тихий летний вечер, заросли лебеды на поляне у Церкви, открытые окна из которых звучала та же песня что и сейчас. А может и не та? Она казалась ему знакомой. Потом пожилой мужчина открыл Библию и стал читать. Жорик не слушал его, он пристально смотрел в лицо умершей. Оно было спокойным и умиротворённым. Где она сейчас? что видит она своими новыми глазами, там, в загробном мире? Постепенно он начал вслушиваться в слова проповедника: "Всем нам однажды придётся умереть, дорогие братья и сёстры. А потом суд. И кто же устоит на этом суде? Только верующие во Христа, верные Ему люди, находящиеся в Церкви!" Жорик вдруг представил, что он так же когда-нибудь уирёт и будет лежать в гробу, что умрёт обязательно, и ему стало как-то жутковато, чего никогда не случалось на тех многочисленных похоронах, которые он посещал в детстве. Раньше он никогда об этом не задумывался, жизнь казалась очень длинной, почти бесконечной, время с утра до вечера тянулось долго и очень хотелось побыстрее вырасти, чтобы стать взрослым. А здесь совсем молодая женщина, умерла, а ведь ещё много лет могла бы жить. Вспомнилась ему двоюродная сестра Иринка, которую на улице сбила машина. Её тоже хоронили, значит и меня так же может сбить машина. От этой мысли, ему, в самом деле, стало дурно. Это означало вечную смерть, вечные мучения, о которых говорил проповедник, стоявший рядом с непокрытой головой! Бесконечный ужас объял его сердце, захотелось поскорее уйти, осмыслить новую для него ситуацию неторопливо, а для этого нужно было успокоиться и не слышать этих суровых слов, что произносил проповедник. Жорик подошёл к бабушке и сказал: "Я домой пойду" Бабушка удивлённо посмотрела на него: "Ты чего, на кладбище не поедешь?" "Нет!" ответил он, "поеду домой" "Ну как хочешь! Иди домой, а я поеду на кладбище" - сказала бабушка, и он вышел со двора. Скоро пения уже стало не слышно, Жорик немного успокоился и медленно побрёл к трамвайной остановке. Подошёл трамвай, жорик вошёл, купил билет и сел у окна, бездумно глядя на пробегающие мимо деревья и дома. Вдруг он встрепенулся от мысли:"А на тот ли трамвай я сел?" Дело в том, что вот прямо сейчас начиналась развилка. Часть трамваев поворачивала направо, а ему нужно было ехать налево, но он не посмотрел на номер маршрута и теперь ожидал разрешения своей участи, ехать ли ему дальше спокойно сидя у окна, или выходить на следующей остановке и идти обратно на ближайшую остановку. И тут в голове у него что-то как бы щёлкнуло: "А что если спросить у Бога, какой смертью я умру" - подумал он. "Ведь если я умру в старости, а не в молодости от несчастного случая, то у меня всегда есть возможность покаяться и спастись от ада!" Он закрыл глаза, и как много раз делал это в детстве, обратился к Богу со своим вопросом: "Господи, ответь мне, умру ли я от старости, или от несчастного случая? Укажи мне, и если трамвай поедет направо, то это знак, что я умру молодым, а если налево, то доживу до старости!" "Аминь!" Присовокупил он. Когда под колёсами вагона щёлкнула стрелка, его лоб покрыла испарина, сердце сжалось иии..., трамвай повернул налево. Он будет жить! Ура!
А потом, уже дома, сидя в комнате у бабушки, Жорик открыл её большую старинную Библию и стал читать. События, описанные в ней, ничего ему не говорили. Эти события происходили в глубокой древности и никак не могли помочь ему понять, что нужно делать сейчас, в его ситуации. Он со вздохом отложил Библию и вышел на крыльцо. Стоял Февраль, холодный ветерок шевелил его волосы, а лицо, освещённое солнцем, было приятно согрето его лучами. Он посмотрел в бездонное синее небо и немного успокоился. Жизнь была прекрасна и она продолжалась. Впереди было много, много, дней и ночей; длинная, предлинная жизнь! - а о её окончании как-то уже не думалось.
В последующие за этим событием дни он постоянно размышлял о Боге, о вечности, о своей участи после смерти, чего с ним раньше никогда не было, видно сильно его затронули слова проповедника, и когда бабушка предложила ему поехать с ней в Воскресенье в собрание, он согласился. Там всё было по-прежнему, как в детстве, тот же зал с деревянными скамьями, кафедра на возвышении, за кафедрой скамейки с хором. Но кое-что изменилось. Теперь он внимательно слушал, что говорят проповедники, сменяющие друг друга. Прислушивался к словам песен, которые по-особому тревожили его сердце. И когда в конце собрания к нему подошли трое парней и две девушки чтобы пригласить его прийти в следующий раз, он охотно согласился. Ему стало интересно, захотелось узнать этих людей поближе.
В следующее Воскресенье он поехал один, без бабушки, ведь он уже взрослый парень, самостоятельный; и свою судьбу ему нужно решать самому. С этого дня всё закрутилось и завертелось. Его жизнь изменилась. Теперь у него появилась цель - спастись, спастись от этого ужасного ада. Всеми силами души он старался принять, то, что говорили ему с кафедры. Он пел в хоре, учился играть на гитаре, постоянно проводил время с церковной молодёжью, подружился со многими из них и они научили его многим премудростям христианского быта. Они все вместе ходили помогать старикам копать огород, чинить крышу одиноким вдовам старушкам, и поправлять забор многодетным матерям без мужей. Репетиции хора и оркестра, регулярные общения молодёжи по домам, всё это занимало его жизнь с утра и до вечера, но на удивление, успеваемость в школе не упала, а как-то даже выровнялась. Он перестал получать двойки. Теперь они стали твёрдыми тройками и четвёрками.
Дни шли за днями. Жорик уже неплохо знал основные положения Христианства, знал как происходит спасение, знал что нужно родиться свыше и принять крещение. Но он также знал что крещение ему принимать рано. Он не чувствовал себя новым творением. Внутри у него не было сильного подъёма духа, сердце не трепетало, когда проповедник призывал людей выйти вперёд, покаяться в грехах и принять спасение. Наоборот, чем дальше, тем больше его тянули смутные желания чего-то неизведанного и от того, такого манящего и приятного. Он чаще стал проводить время со своим старыми уличными приятелями, где случалось и выпить и покурить, что в Церкви считалось страшным грехом. В один из дней, думая о чем-то, о своём, перескакивая мыслью с предмета на предмет, пытаясь упорядочить все предстоящие дела, думая, что лучше? пойти на спевку в хор? или сходить в кино с пацанами? на американский фильм про ковбоев и Дикий Запад. Жорик вдруг ясно осознал, - он неверующий, он просто притворяется, находясь среди церковной молодёжи, таким же христианином как они. Это осознание к удивлению не повергло его в ужас, а напротив, принесло даже какое-то облегчение: "Ну, вот всё и определилось" - подумал он. Приняв это решение, он надеялся, что не будет уже вседневной раздвоенности, которой страдало его я, мечась между его пониманием своего долга, и желанием противного. "А покаяться я успею, ведь трамвай же повернул налево! Жизнь такая длинная!" После этого он поговорил с ребятами из Церкви. Объяснил им свою ситуацию. Они уговаривали его подождать, не принимать такого скоропалительного решения, молились, и просили Бога наставить Жорика на истину. Он слушал их молитвы равнодушно, зная, что уже принял решение и менять его не намерен. Так закончилось его пребывание в Церкви.
В 21 год он уехал из дома. К тому времени, ситуация в семье, где он был единственным кормильцем, изменилась. Мать, долго перед этим болевшую, прооперировали и она, почувствовав улучшение, устроилась на работу, где стала неплохо зарабатывать. Сестра вышла замуж. Ещё были алименты, что мать получала на Вовку. В общем ситуация сложилась для него самая удобная, чтобы посмотреть мир, чего ему всегда так хотелось.
Много городов он проехал, во многих общежитиях и на съёмных квартирах, где пришлось жить, он искал то место, где ему будет комфортно, как дома, пока не попал в Ленинград. В 70-х жизнь в этом городе была проста и понятна. Как можно меньше работать, и как можно больше развлекаться. Всё это ему удавалось блестяще. Дни летели в угаре дружеских застолий, переходящих в попойки. Белые ночи не давали спать, и он бродил по широким проспектам и через набережные выходил к разведённым мостам, где восхищался гением Петра, воплотившим в жизнь такой грандиозный проект. Жизнь его была насыщена сильными ощущениями. Звуки и запахи этого великого города, будили в нём мечты о несбывшемся, звали к новым высотам. А коли лучшего города в стране нет, то о чём думать, чего ещё желать?! Так пролетели очередные 7 лет. В мечтах, фантазиях, и в поисках удовольствий.
Женился он в 28 лет. Просто надоело быть одному. Все друзья - приятели, к тому времени уже переженились, а заводить новых становилось как-то сложно. Жена, девушка, очень приличная, из старинной Петербургской семьи, чьи предки служили Царю и отечеству на поприще банковской службы, была, что называется, домашним ребёнком и к 23-м годам сумела сохранить не только девичью мечтательность, но и девственность, что было удивительно в этом городе, где царили довольно свободные нравы. Уж, по каким таким параметрам она выбрала Георгия, сказать трудно, но чувство её к нему было глубоким и сильным, несмотря, на то, что он продолжал вести прежний разгульный образ жизни, как бы говоря ей, - "Ну смотри, за кого ты собираешься замуж!" Она же ничего не хотела видеть и слышать, ни от друзей, ни от родных, которые в один голос говорили ей: "Он тебе не пара!" Шли дни, они продолжали встречаться и, казалось ему - пора было и закончить всё это, пока не зашло слишком далеко, но Гоша, с удивлением чувствовал, как совесть тихонько говорила ему: "Если ты не совсем оскотинился, то должен, просто обязан, жениться на ней!" Подобные ситуации случались и раньше, но это не мешало ему с разной степенью удачливости как-то выпутываться из них. Здесь же, случилось что-то необычное. Он чувствовал, что не может вот так взять и плюнуть ей в душу, которую она так щедро и безоглядно открыла для него. Через полгода он сделал её предложение, и они поженились.
Через год родилась дочь, в которой он души не чаял. И как-то так само собой получилось, что все заботы о ребёнке легли на него. Выросший в многодетной семье, среди кучи родственников он знал, как обращаться с младенцами. И когда увидел, что жена, которую он только что привёз из роддома, надев марлевую повязку, трясёт орущего ребёнка, а по щекам у неё текут слёзы. Георгий взял у неё дочь, распеленал испорченные пелёнки, отнёс в ванную и тщательно вымыл в тёплой воде. Девочка сразу же замолчала и с тех пор все заботы о ребёнке были возложены на него. Каждый день он купал её в ванночке, гулял с ней, спасал от колик в животе и от много чего ещё, что делали там, на родине, его многочисленные тётушки со своими младенцами.
Теперь ей было уже 6 лет. Она выросла умненькой и спокойненькой девочкой, как раз такой, каких любят воспитатели в детсадах и учителя в школах.
Воспоминания перекатывались в его голове, почти не будя никаких эмоций. С недавних пор его ощущения стали притупляться, краски окружающего мира, стали какими-то блёклыми, желания какими-то неощутимыми и планы такими необязательными. Жизнь постепенно угасала, и разум его медленно погружался в серую пелену забвения и пустоты. "Так вот как умирают?" - думал он равнодушно. Выпивать не хотелось, курить он бросил, и его не тянуло. Общаться ни с кем не хотелось. Отношения с окружающими были сведены до минимума, только необходимые слова и жесты. Он старался никуда не выходить из своего обиталища, и всё свободное время проводил лёжа на топчане и смотря в потолок без всяких мыслей.
"Надо бы поесть.." подумалось. Он стал вспоминать, когда ел в последний раз. Мысли расползались, проскальзывая, как сквозь пальцы вода. Он взял стеклянную банку, налил воды из-под крана и вставил кипятильник. "Надо бы заварки насыпать" - подумалось, "а нет её! - ну и ладно, так пойдёт!" главное сахар есть. Вода забурлила, он отключил и вынул из банки кипятильник, насыпал сахара, и стал медленно помешивать воду алюминиевой столовой ложкой. Мысли так же медленно вращались как струйки воды в банке.
35 Лет. В это лето ему исполнилось ровно 35 лет. Окончился ещё один семилетний период, окончился полным крахом его семейной жизни. Неделю назад он поздно вечером пошёл домой, чтобы поговорить с женой о том, как им дальше быть с такими отношениями и кем они являются по факту? Мужем и женой, или уже просто знакомыми? Жена встретила его на пороге квартиры и наскоро объяснила, что она теперь не одна и ему лучше уйти туда, где он находился все последние дни. Гоша всё понял, повернулся и ушёл.
Он протянул руку и поворошил газетный свёрток на столе перед собой. В нём оказалась засохшая слойка. Отломил кусочек, с хрустом разгрыз, и стал запивать подслащенным кипятком, бездумно глядя в окно на улицу, где шёл противный, мелкий, надоедливый дождь. Крыши домов блестели серебром, в окнах дома напротив, уже кое-где загорелись огни. Он долго сидел, глядя на улицу. Вода в кружке остыла. Он отставил её в сторону, медленно встал, не спеша надел куртку, и вышел на улицу. По свечному переулку вышел на Лиговку и двинулся в сторону Московского Вокзала. Это был один из тех моментов, когда он как бы просыпался, и ему становилось по-настоящему страшно от осознания скорого и неизбежного конца. Одна мысль вот уже который день, не давала ему покоя: "Нужно сходить в Церковь! Это последняя надежда! Иначе всё! Конец!"
У вокзала, он быстро нашёл киоск Горсправки и заглянув в окошечко, спросил у женщины, сидящей на высоком стуле в окружении толстых книг и папок стоящих на полках вокруг: "Мне нужен адрес Молитвенного Дома Евангельских Христиан Баптистов!" "Щас вытаращится" - подумал Гоша, но женщина даже бровью не повела, и протянув руку куда-то вправо от себя, достала большую книгу, быстро перелистала её и на бланке шариковой ручкой аккуратно написала адрес: "С вас 40 копеек!" - равнодушно сообщила она, и когда он расплатился, протянула ему квитанцию с адресом. Это было где-то в районе Метро Удельная и в следующее Воскресение он отправился по указанному адресу.
В здании бывшей Православной Церкви, стоявшей у озера в окружении сосен, было тепло и многолюдно. После осенней промозглой темноты ярко светили люстры, было как-то торжественно и празднично. Пел хор, состоящий из молодых людей обоего пола. Пели неплохо, старательно и выразительно. Юноши были одеты в белые рубашки и чёрные брюки, а девушки в чёрные юбки и белые блузки. Ему очень понравилось, но почти не запомнилось, что говорили проповедники с высокой кафедры. В конце, когда все помолились и собирались расходиться, Пресвитер сказал: "Наше следующее богослужение состоится во Вторник в 7 часов вечера".
"Обязательно схожу!" - подумал он.
Понедельник и вторник пролетели незаметно, не оставив никаких воспоминаний кроме одного. Вечером понедельника, находясь в котельной, он вдруг почувствовал себя странно, очень некомфортно. В голове закружились различные мысли, чего в последнее время с ним почти не случалось. И постепенно всплыла мысль о необходимости покаяния. Вспомнилось как в прошлой жизни, там, на юге, в маленькой церкви, незнакомые ему люди выходили из рядов вперёд, становились на колени и со слезами, а иногда и без слёз, молились Богу с просьбой простить им все грехи. После они вставали с колен с просветлёнными лицами, и все другие верующие подходили и поздравляли их.
Георгию подумалось, что было бы правильным и ему подготовиться к приходу в эту, так понравившуюся ему большую и красивую церковь и совершить покаяние здесь, прямо в котельной. Уже вечер, никого нет, все ушли, скоро и ему гасить котлы и идти спать. Он зашёл в укромное местечко за громадой котла, который гудел пламенем внутри. Привычно окинув взглядом приборы, он преклонил колени и стал молиться. Слова шли трудно, Гоша пытался представить себе Бога, Который слушает его в этот миг, но не мог этого сделать. Перед ним стояла как бы стена, а за стеной никого не было. Не было Бога, не было Серафимов и Херувимов, не было Ангелов. Никого не было. Никто не слышал его. Он раз за разом пытался разрушить эту стену, он взывал, молил: "Господи услышь меня! Прости меня! Я грешник! Спаси меня!" но всё было тщетным. Стена была непоколебима.
Постепенно его мысли снова погрузились во вседневную унылую пустоту созерцания никчемности себя самого и всего вокруг. Он устало поднялся с колен, отряхнул брюки: "А всё же пойду завтра! Может и поживу ещё! А иначе, долго так не протяну" - со смертной тоской подумал он.
Во вторник вечером, он почистил ботинки, надел куртку с капюшоном, потому что на улице было ветрено, и сыпал мелкий неприятный дождь. Выйдя из метро, он быстро нашёл автобус, который и привёз его на улицу Большую Озёрную. В этот раз он очень внимательно рассмотрел здание Церкви. Это было крепкое ещё кирпичное здание, перестроенное из бывшего склада, который до революции был Православной Церковью. Теперь же вместо разрушенного коммунистами алтаря была построена высокая пристройка с окном в форме креста, в которой располагался хор и кафедра для проповедника. Двор был окружён оградой из металлического штакетника. Во дворе находилась котельная и другие подсобные помещения. За оградой росли высокие, раскидистые сосны, а за соснами плескалось мелкой волной озеро с песчаными берегами.
Войдя в здание с парадного входа, Георгий был неприятно поражён. Людей в помещении было очень мало, света так же поубавилось, а на возвышении для хора стояли несколько человек мужчин и женщин преклонного возраста, которые что-то пели старческими надтреснутыми голосами. "Где же люди, которые были здесь в Воскресенье? Где эти молодые люди в белых рубашках, похожие на ангелов, которые так красиво пели в прошлый раз? Где всё это великолепие?!" Гоша аж закачался, схватился за спинку и медленно присел на пустую скамью прямо тут же у выхода. Он непонимающе оглядывал своё окружение. На другой стороне от прохода сидел крепкий ещё мужчина в годах, а впереди него за два ряда, три старушки весьма преклонного возраста. Больше всего народа было на первых рядах, возле кафедры для проповедника, где было несколько светлее, потому что горела большая люстра. Сильное разочарование и какая-то обида, неизвестно на кого, сжали грудь, мысли спутались. Он устало закрыл глаза и тут же в нём прозвучал голос, которого он не слышал уже семь лет. С тех самых пор, как стоял на набережной Обводного Канала, а вокруг него шла битва света и тьмы: "Зачем ты сюда пришёл? Ты к Богу пришёл, или к людям?!" Гоша поражённый открыл глаза, вокруг ничего не изменилось, светлее не стало, людей не прибавилось. Хор перестал уже петь, на кафедру вышел пожилой мужчина и стал проповедовать. Сначала он прочёл что-то из Библии, потом стал пояснять только что прочитанное. Георгий не запомнил ничего из того, что он говорил, но каждое слово жгло его как огнём. Каждое слово, сказанное этим проповедником, было обращено к нему! "Откуда он знает меня? Почему он так открыто говорит о том, в чём я сам не могу себе признаться. Он что, читает мои мысли? Откуда он знает, Что я хуже всех в этом зале! Он так открыто говорит об этом! И все видят это, все эти святые люди видят, что я страшный грешник. Хуже всех! Я недостоин, быть с ними рядом! И, Да! я заслуживаю вечных мук, о которых он говорит!"
Слова проповедника врывались в его сознание как ослепительные вспышки света, на которые он не мог смотреть. Эти слова жгли его мозг, сжимали сердце. Становилось трудно дышать. Он схватился за спинки переднего ряда, поднялся на ставшие ватными ноги и медленно побрёл вон из зала.
Тёмная пригородная улица со старыми деревянными домами, в которых кое-где горели тусклые огни, встретила его мраком и холодным дождём с сильными порывами ветра. Поначалу он не замечал ничего, дождь стекал по его непокрытой голове, ветер трепал полы расстёгнутой куртки - "Господи! Прости меня! Я грешник. Ты знаешь, что я достоин вечной погибели, но я умоляю Тебя Господи, Прости меня! Прости меня!" - слова лились сами собой из самой глубины сердца, горячие слёзы смешивались с холодными струями дождя....
И вдруг он почувствовал, как будто Кто-то обнял его за плечи и пошёл рядом. Стало так спокойно тепло и уютно, как бывало только дома, с мамой. Весь ужас и отчаяние ушли куда-то, свинцовая тяжесть вины свалилась с плеч, стало так легко и радостно. Он вдруг заметил яркий свет уличных фонарей, сверкающие огни которых так радостно плещутся в лужах, подёрнутых ветреной рябью и мягкий согревающий свет в окнах домов, где жили добрые и приветливые люди. Он застегнул куртку, накинул капюшон на голову и сунул руки в карманы.
"Благодарю Тебя, Господи! Благодарю Тебя, Благодарю Тебя!" Слова сами рвались из сознания, из самой глубины сердца. Долгий путь во мраке октябрьской дождевой круговерти Георгий провёл в молитве. Слова лились свободно и открыто. Ему нечего было скрывать от Того, Кто знал о нём всё! Который знал его ещё до того, как он родился. Это была такая радость! Такая радость, какой он не испытал никогда ещё за всю свою недолгую и беспорядочную жизнь. Он был прощён! Он вернулся домой! Ему хотелось обнять весь мир и кричать: "Слава! Слава! Аллилуйя! Вечному, Святому и Превознесённому Богу, Который с высоты Небес снизошёл ко мне, такому скверному и грязному, грешному и недостойному созданию". Он шёл и улыбался по платформе метро и люди провожали его удивлёнными взглядами. В подземном переходе станции Невский Проспект, какой-то парень идущий навстречу сблизился с ним, и вдруг без слов, внезапно, ударил Гошу под дых, после чего как ни в чём не бывало, пошёл дальше. Георгий, задохнувшись от боли, только смог прохрипеть: "Господи прости ему!" И это было так искренне, что он удивился сам себе.
Гоша постоял у стены, держась за живот, и отдышавшись, пошёл далее. Начиналась новая жизнь, в которой должны были появиться как новые друзья, так и новые враги. А как иначе?! Ведь если они распяли Самого Спасителя, пощадят ли они Жорика, который решил идти тем же путём?! А то, что его жизнь изменится навсегда, он не сомневался.
Утро встретило его белым-белым снегом на крышах и ярко синим небом, от которого хотелось петь и смеяться. Георгий долго молился, стоя у окна и глядя на это высокое синее небо, которое предвещало ему чистоту и радость новых дней. Он беседовал с Богом; и впервые, со времён детства, это была не просто просьба о вынужденном, не крик души, когда уже ничего больше не оставалось, а именно беседа, где Гоша и благодарил за свой новый статус, и признавал свою полную несостоятельность без Спасителя, и восхищался величием Бога, Который обнимал его Своей любовью, всё прощающей и всё забывающей. Он чувствовал всей душой, всем естеством своим присутствие этого Бога в своей жизни, в своём сердце, и прямо здесь, в этом убогом жилище. Это была именно беседа, потому что Гоша без слов понимал, что хочет от него Господь.
Он молился, чтобы Господь оказал Свою милость его жене и ей также дал почувствовать, что она грешница, что ей нужно оставить свою греховную связь и получить прощение грехов, чтобы семья их вновь могла восстановиться. Он молился о всех людях нового дня, которые встретятся ему в этом дне, чтобы Бог открыл им сердца для принятия Слова о Христе, которое Гоша скажет им.
Жизнь продолжалась. Он всё так же жил в подсобке, бегал с одной халтуры на другую, забирал дочку из садика, когда были его дни, гулял с ней в Сангальском садике и водил обедать в молочное кафе "Аврора", что на Невском. В один из дней он сходил к жене и поговорил с ней, предложил снова жить вместе, она обещала подумать, но через некоторое время сказала, что это станет возможным только если он оставит свою религию, которая её пугает больше чем его пьянство. Георгий на это заявил ей без обиняков, что он сделал свой выбор и это навсегда. Так была поставлена последняя точка в их отношениях.
В церкви на Богослужениях он бывал 4 раза в неделю. Его влекло туда неудержимо. Ему хорошо было там, только очень одиноко. Никто никогда не подходил к нему после собрания, никто не приветствовал его. Люди, когда он встречался с ними взглядом, быстро отводили глаза, с каким-то, как ему казалось, испугом. Он не настаивал и никому не протягивал руки, чувствуя свою недостойность, свою греховность на фоне их святости. Они были чистыми и святыми людьми, ведущими с юности чистую и непорочную жизнь, в отличие от него, скверно и грязного, проведшего большую часть жизнь во грехах и пороках.
Однажды, одна пожилая женщина, крепкая ещё с виду, с большим румянцем во всю щёку, после собрания, когда он шёл по проходу на выход из здания, поднялась с места и протягивая ему руку, сказала: "Приветствую вас, брат! Вы откуда к нам приехали?" Гоша изумился и ответил: "Да ниоткуда! Я здесь живу!" "Ааа.." Протянула она "Ну благослови вас Господь!". Он обрадовался: "Ну вот, и меня стали признавать за своего!" Но когда эта женщина и в другой раз осведомилась, откуда он приехал, Гоша стал избегать её, видя по её лихорадочно блестевшим глазам, что у неё что-то не в порядке с душевным здоровьем.
Пришла зима, ничего в его судьбе не менялось. По-прежнему он был один, и это заметила даже его маленькая дочь, которую он иногда водил в собрание. "Папа, а почему мы одни? Все люди подходят друг к другу, здороваются, разговаривают, а мы всё одни?!" "Нет, доченька, мы не одни! Ты со мной, а я с тобой и ещё с нами Господь Христос!" "Да! Правда!" - с облегчением улыбнулась она. Вообще, она сразу и безоговорочно приняла Христа, молилась вместе с Гошей, и задавала вопросы, когда он читал ей Библию. Терпеливо высиживала длинные собрания, и ни разу Гоша не услышал от неё недовольства. Сравнивая её поведение со своим в таком же возрасте, он с удовлетворением отмечал её детскую простую веру, какая была и у него в таком же возрасте, но в отличие от него она была, ну, что ли, более заинтересованной. Она вникала вглубь, а маленький Жорик, довольствовался поверхностным знанием. Он никогда не задумывался о сути того во что верил. Он просто верил, как дышал.
Наступило Рождество. На возвышении, где располагался хор, у окна, что в форме креста, поставили Рождественскую Ёлочку, а сверху над хором, под потолком, повесили яркие цветные буквы "Рождество Христово!" с восклицательным знаком в конце. Это был праздник! На богослужениях звучали рождественские песни, с кафедры говорили о родившемся Младенце, звучали праздничные поздравления, только в жизни у Гоши ничего не менялось. Он был по-прежнему одинок.
Так же было и в тот вторник. Стояли сильные морозы. В тот вечер Гоша напялил на себя все тёплые вещи, какие смог найти в своём скудном гардеробе и отправился на вечернее богослужение. По вторникам проходили молитвенные богослужения, где в отличие от обычных собраний, после каждой проповеди была общая молитва, когда каждый мог вслух помолиться о своих нуждах с надеждой, что братья и сёстры поддержат его своими молитвами. В этот раз из-за холода, Георгий не стал садиться у выхода, а поднялся на балкон, где было сравнительно теплее. Из-за сильных морозов, людей в церкви было немного. После очередной проповеди, когда проповедник призвал всех к молитве, Гоша привычно опустился на колени и стал молиться о Церкви, о братьях и сёстрах, о своей бывшей семье, особенно о маленькой дочке, чтобы она стала верующей. О жене, чтобы и она покаялась, потом он стал благодарить Бога за Его милость к нему - падшему грешнику, которого Господь спас и оправдал такого скверного и недостойного. Почему-то сегодня ему вспомнились некоторые особо неприглядные поступки, которые он совершал, как правило, По-пьянке, за что частенько бывал избит, после чего отлёживался дома, зарекаясь никогда больше так не поступать. И тут вдруг ему пришла в голову мысль: "Это от Бога было! Это Бог допускал, чтобы остановить меня!" Эта уверенность окрепла в нём, усилилась, и он стал благодарить Бога за то, что это Он, Господь, допускал те наказания, которые хоть на время, но всё-таки останавливали его, не позволяя скатиться на самое дно, где царит бесовская злоба и противление Богу. Так, благодаря Бога в молитве, он открыл радостные, просветлённые глаза и поражённый перестал молиться. Над возвышением хора, как бы зависнув в воздухе, стоял человек в богатом одеянии библейских времён. Глова Его была непокрыта, темно-каштановые волосы до плеч, карие глаза. Чистое, смуглое лицо с правильными чертами, без всякой растительности было совершенно обычное, человеческое, даже с небольшим загаром, как бывает к вечеру у людей, живущих на юге, это у Гоши на родине называлось: припалилась от солнца кожа. Он молча, спокойно, смотрел прямо в глаза Гоше. В левой руке Этот Человек держал книгу, а указательным пальцем правой, указывал на что-то в этой книге. В тот момент внутри Георгия прозвучал знакомый, уже не однажды в его жизни слышанный им голос: "Это Христос! В руке у Него Книга Жизни! А в Ней записано твоё имя!"
Яркая, неописуемая радость перехватила дыхание! Это такое счастье! Это такое счастье увидеть Христа, Самого Христа, Господа моего! И вдруг ужас сковал всё его существо. Ему стало так страшно, так по-настоящему страшно, как никогда не было в жизни. Его согнуло и он, припав к полу головой, до боли сжал веки. Он понял, что увидел то, что видеть невозможно. Увидел запредельное. Его аж затрясло от ужаса, но тут снова, тот же Голос, тот тихий и ласковый голос прозвучал в его голове: "Чего же ты испугался?!" Мгновенно отступил страх, кровь вновь заструилась в жилах, дыхание вернулось, вернулись мысли: "И верно! Чего я испугался?! Это же мой Господь!" и Георгий радостно открыл глаза, но на том месте, где стоял Господь, увидел лишь надпись "Рождество Христово".
С этого дня жизнь его резко изменилась. Ушли приступы уныния от одиночества и неустроенности, на сердце было спокойно и радостно, хотя на самом деле по своему социальному статусу он был просто бомж.
В последующие дни стояли холода, и он, по дороге в Церковь, замёрзнув в своей лёгкой одежонке, поднимался на балкон, чтобы отогреться. После одного вечернего собрания к нему подошли два брата, как оказалось, тоже из новообращённых, поприветствовали его и предложили познакомиться. Одного звали Александр Александрович, а другого Гавриил Петрович. Александр, всегда тщательно и аккуратно одетый и выбритый, был семейным, жена у него была неверующая, а Гавриил, вечно простуженный и замотанный в огромный шарф, не отличался особой аккуратностью в одежде, да и в причёске тоже. Он был в разводе и платил алименты. Александр недавно принял крещение и уже имел некоторые знакомства среди местных верующих. Да и в Церкви стали появляться новые люди, как тут говорили "из мира". Они не сразу, а постепенно, стали подходить после собрания к их маленькой группе, знакомится, общаться. В общем, круг знакомств Георгия значительно расширился за какие-то пару месяцев и он уже не чувствовал себя таким одиноким как раньше.
В марте, к нему подошёл Алексей Степанович, один из пресвитеров к которому Георгий иногда обращался с накопившимися вопросами. Он приходился Гоше каким-то очень дальним родственником, как говорится, седьмая вода на киселе, но всё же, принимал живое участие в судьбе Георгия. Алексей Степанович сообщил, что в Апреле будет проходить обряд крещения и поэтому всех желающих принять крещение приглашают посещать библейские занятия, в конце которых будет собеседование, по итогам которого будет принято решение о допущении, или недопущении к крещению.
Придя на первое занятие, Георгий познакомился с человеком, который в последующем сыграл большую роль в его жизни и навсегда остался для него загадкой. Звали его Геннадий. Он был одет в тщательно отутюженный серовато-коричневый костюм, белую рубашку, галстук. Аккуратно причёсанные волосы и открытый, пытливый взгляд, придавали ему, вид комсомольского секретаря. Он, в отличие от всех остальных, не стеснялся задавать вопросы и даже вступать в дискуссию с братьями, ведущими занятия. "Откуда он столько знает?" - дивился Гоша "Ведь пришёл в Церковь после меня!" "Ну даёт!" - восхищался он. Геннадий сразу же вошёл в их маленький кружок и сделался неформальным лидером. Он всегда знал как надо и что надо делать в той или иной ситуации. Легко толковал трудные места из Писания, когда все сидели затаив дыхание и слушали его на их совместных чаепитиях, проходивших на дому то у одного, то у другого, и только самый заядлый спорщик Гавриил Петрович осмеливался сомневаться в его ответах: "Нет, ты скажи мне, а почему я, состоящий из атомов и молекул, по твоим словам состою из сатаны?!" - громко и ехидно вопрошал он Геннадия, сверкая очками - "Да потому что в момент грехопадения сатаны, греховной стала вся материя, за которую он и был ответственен. Поэтому Бог запретил Адаму и Еве есть с дерева познания добра и зла, чтобы они не узнали до поры до времени об этой тёмной стороне всего творения. Потому все люди, обязательно, должны умереть, чтобы воскреснуть в новых телах, в которых сатана будет уже отсутствовать, потому что будет к тому времени находиться в озере огненном, навсегда!" - снисходительно, как ребёнку растолковывал Гена неуёмному спорщику Гавриле. Александр Александрович в спорах не участвовал, но по его сосредоточенному, напряжённому взгляду, Гоша видел, что в уме у него происходит большая работа, и что он обязательно сложит своё мнение, но не обязательно оповестит о нём всех остальных.
Так прошли Январь, Февраль и Март. В Апреле должно было проходить крещение, к которому допустили всех кроме одной женщины, которая заявила на собеседовании, что верит в принятое ей в детстве крещение, и всегда верила, и считает его истинным и спасительным, но если им угодно, она вновь примет крещение, только для того, чтобы войти в общину. Братья много спорили с ней, указывая места из Писания, говорящие обратное, но она стояла на своём. Итак, всё закончилось ничем.
Крещение проходило 1-го Апреля, в баптистерии, который представлял собой небольшой бассейн с подогретой водой, находящийся посреди зала, перед кафедрой, скрытый до поры до времени громадным люком. Георгий, одетый в белый халат, в череде таких же, как он, новообращённых, медленно подошёл к ступенькам, поддерживаемый за плечо одним из Дьяконов, аккуратно спустился по ступенькам в тёплу воду, где его ожидал Пресвитер - "Веруешь ли в то, что Иисус Христос есть Сын Божий?!" - "Верую!" - ответил Жорик - "По вере твоей крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа!" Поддерживая Гошу за спину и надавливая на грудь, Пресвитер погрузил его в воду. Очутившись в привычной водной стихии Жорик, как привык с детства, купаясь в тёплом море, не закрыл глаза, но из-под воды смотрел на колеблющиеся волны света от ярко горящей люстры, окружённые сверкающими пузырьками водных завихрений; и такая яркая и светлая радость наполнили его сердце, такое торжество от осознания, что в этот миг на него смотрят братья и сёстры, ангелы с Небес, херувимы и серафимы с одной стороны, а с другой тёмные силы из его прошлого, чтобы стать свидетелями, что он отныне и навсегда принадлежит Христу!